Памяти К. Леонтьева и В. Розанова
5 февраля 2011 г. состоялась панихида по монаху Клименту (Константину Николаевичу Леонтьеву) и Василию Васильевичу Розанову – известным философам, публицистам, нашедшим своё последнее пристанище на кладбище Гефсиманского Черниговского скита.
Интересна судьба этих двух русских мыслителей. Константин Леонтьев родился 13 января 1831 г., учился в Московском университете на медицинском факультете; после учёбы, в качестве батальонного лекаря, принимал участие в Крымской войне в 50-х годах XIX столетия.
В 1863 г. поступил на службу в Министерство иностранных дел. Дипломатической службе, сначала в качестве секретаря, потом – вице-консула и консула, он посвятил около 10 лет, показав себя
выдающимся дипломатом, легко находившем общий язык как с европейскими дипломатами, так и с турецкими начальниками. Он был гибким, но в то же время принципиальным дипломатом (однажды, он даже ударил хлыстом французского консула за оскорбительный отзыв о России). Одновременно с гражданской службой, К.Н.Леонтьев открыл в себе литературный дар писателя. Им были написаны романы «Подлипки», «В своём краю», серия восточных рассказов, велась работа над серией романов «Река времён». В 70-х гг. раскрыл себя как публицист («Панславизм и греки», «Панславизм на Афоне», «Византизм и славянство»).
В 1871 г. происходит событие, которое имело определяющее значение для последующей жизни Леонтьева. Он оставляет свою блестящую карьеру дипломата и удаляется на Афон с целью принять монашество. О мотивах, побудивших его так резко изменить свою жизнь, он так пишет в письме к другу Василию Васильевичу Розанову:
«В ответ на Вашу просьбу объяснить Вам, что заставило меня оставить дипломатическую карьеру, которая шла так хорошо…, и думать о монашестве, скажу Вам следующий афоризм – «Полуоткровенность и недосказанность часто больше вредят настоящему пониманию чужой жизни, чем совершенное умалчивание». А с полной откровенностью я об этом в письме распространяться не могу. Если Бог поможет, наконец, нам увидаться (не отчаиваюсь!), то на словах — другое дело. Постараюсь, однако, кое-как объяснить… Причин было много разом, и сердечных, и умственных, и, наконец, тех внешних и, по-видимому (только), случайных, в которых нередко гораздо больше открывается Высшая Телеология, чем в ясных самому человеку его внутренних перерождениях. Думаю, впрочем, что в основе всего лежат, с одной стороны, уже и тогда, в 1870-1 гг.: давняя (с 1861-2 гг.) философская ненависть к формам и духу новейшей европейской жизни (Петербург, литературная пошлость, железные дороги, пиджаки и цилиндры, рационализм и т. п.), а с другой,— эстетическая и детская какая-то приверженность к внешним формам православия; прибавьте к этому сильный и неожиданный толчок сердечных глубочайших потрясений (слыхали Вы французскую поговорку Cherchez la femme!, т. е. во всяком серьёзном деле жизни «ищите женщину»); и, наконец, внешнюю случайность опаснейшей и неожиданной болезни (в 1871 г.) и ужас умереть в ту минуту, когда только что были задуманы и не написаны еще и гипотеза триединого процесса, и «Одиссей Полихрониадес» (лучшее, по мнению многих, художественное произведение моё), и, наконец, не были ещё высказаны о «юго-славянах» все те обличения в европеизме и безверии, которые я сам признаю решительно исторической заслугой моей… Одним словом, всё главное мною сделано после 1872-3 гг., т. е. после поездки на Афон и после страстного обращения к личному православию… Личная вера почему-то вдруг докончила в 40 лет и политическое, и художественное воспитание моё. Это и до сих пор удивляет меня и остается для меня таинственным и непонятным. Но в лето 1871 г., когда консулом в Салониках, лёжа на диване в страхе неожиданной смерти (от сильнейшего приступа холеры), я смотрел на образ Божией Матери (только что привезённый мне монахом с Афона), я ничего этого предвидеть ещё не мог, и все литературные планы мои были даже очень смутны. Я думал в ту минуту даже не о спасении души (ибо вера в Личного Бога давно далась мне гораздо легче, чем вера в моё собственное личное бессмертие); я, обыкновенно вовсе не боязливый, пришёл в ужас просто от мысли о телесной смерти и, будучи уже заранее подготовлен (как я уже сказал) целым рядом других психологических превращений, симпатий и отвращений, я вдруг, в одну минуту, поверил в существование и в могущество этой Божией Матери, поверил так ощутительно и твёрдо, как если б видел перед собою живую, знакомую, действительную женщину, очень добрую и очень могущественную, и воскликнул: «Матерь Божия! Рано! Рано умирать мне!.. Я еще ничего не сделал достойного моих способностей и вёл в высшей степени развратную, утончённо грешную жизнь! Подыми меня с этого одра смерти. Я поеду на Афон, поклонюсь старцам, чтобы они обратили меня в простого и настоящего православного, верующего и в среду, и в пятницу, и в чудеса, и даже постригусь в монахи…»
Через 2 часа я был здоров, всё прошло ещё прежде, чем явился доктор, через три дня я был на Афоне, постригаться немедленно меня отговорили старцы, но православным я стал очень скоро под их руководством… К русской и эстетической любви моей к Церкви надо прибавить ещё то, чего недоставало для исповедания даже «середы и пятницы»: страха греха, страха наказания, страха Божия, страха духовного. Для достижения этого страха духовного нужно было моей гордости пережить всего только 2 часа физического (и обидного) ужаса. Я смирился после этого и понял сразу ту высшую телеологию случайностей, о которой говорил. Физический страх прошёл, а духовный остался. И с тех пор я от веры и страха Господня отказаться уже не могу, если бы даже и хотел… Религия не всегда утешение, во многих случаях она тяжёлое иго, но кто истинно уверовал, тот с этим игом уже ни за что не расстанется! И всякое сомнение, всякое невыгодное для религии философствование он будет с ненавистью и презрением лёгко от себя отгонять, как отгоняют несносную муху… (…)»
[Письмо В.В.Розанову. 13-14 августа 1891 г. Оптина пустынь]
Осенью 1887 г. Леонтьев переезжает в Оптину Пустынь, где снимает у ограды монастыря 2-этажный дом. В этот дом Леонтьев перевозит старинную мебель из своего родового имения и свою библиотеку. Здесь он принимает гостей.
В Оптиной он пишет такие работы, как “Записки отшельника”, “Национальная политика как орудие всемирной революции”, “Анализ, стиль и веяние” и др.
В 1891 г. старец Амвросий Оптинский постриг его в монашество с именем Климент и отправил на жительство в Троице-Сергиеву Лавру, зная, что отец Климент не способен подвизаться в Оптиной пустыни в качестве рядового оптинского монаха, выполняя все положенные послушания. Прощаясь с отцом Климентом, старец Амвросий сказал ему: «Мы скоро увидимся». Старец скончался 10/23 октября 1891 г., а 12/25 ноября того же года последовал за ним его постриженик отец Климент. Он умер от воспаления легких.
После его смерти вышли его автобиографические заметки, в которых он, в частности, писал: «Хочется, чтоб и многие другие образованные люди уверовали, читая о том, как я из эстетика-пантеиста, весьма вдобавок развращённого, сладострастного донельзя, до утончённости, стал верующим христианином, и какую я, грешный, пережил после этого долголетнюю и жесточайшую борьбу, пока Господь не успокоил мою душу и не охладил мою истинно-сатанинскую когда-то фантазию.»
[К.Н.Леонтьев. Моё обращение и жизнь на св. Афонской горе.]
В непосредственной близости от могилы К.Н. Леонтьева находится могила его «младшего друга» — Василия Васильевича Розанова.
В.В. Розанов родился 20 апреля 1856 г., окончил историко-филологический факультет Московского университета, после чего преподавал около 10 лет в различных гимназиях. В 1893 г. устраивается на работу в центральное управление государственного контроля. К этому периоду относится начало его литературной деятельности. Большую известность получил литературно-философский этюд Розанова «Легенда о великом инквизиторе Ф. М. Достоевского» (1891). Несогласие философа с постановкой школьного образования в России выражено в статьях «Сумерки просвещения» (1893) и «Афоризмы и наблюдения» (1894). Сборники «Религия и культура» (1899) и «Природа и история» (1900) были попытками Розанова найти решение социальных и мировоззренческих проблем в церковной религиозности. Однако его отношение к православной церкви («Около церковных стен», т. 1—2, 1906) оставалось противоречивым. Вопросам отношения церкви к проблематике семьи посвящена книга «Семейный вопрос в России» (т. 1—2, 1903).
В сочинениях «Тёмный лик. Метафизика христианства» (1911) и «Люди лунного света» (1911) Розанов окончательно расходится с христианством по вопросам пола (противопоставляя при этом Ветхий Завет как утверждение жизни плоти — Новому). Розанов утверждает, что «во Христе мир прогорк». У Розанова начался период христоборчества, решительного поворота к Ветхому Завету (религии Отца). Теперь оказывается, что он «от роду не любил читать Евангелия, – а Ветхим Заветом не мог насытиться», что «иночество составляет метафизику христианства». Особенной силы и острой выразительности христоборчество Розанова достигает в его предсмертном произведении «Апокалипсис нашего времени». Это – очень жуткая вещь с очень острыми, страшными формулами. «Христос невыносимо отягчил человеческую жизнь», Христос – «таинственная Тень, наведшая отощание на все злаки»; христианство «бессильно устроить жизнь человеческую» со своей «узенькой правдой Евангелия». Есть здесь и такие слова: «Зло пришествия Христа…».
В ответ на подобные антихристианские нападки В.В. Розанова 15 января 1908 г. прп. Иоанн Кронштадский написал в своём дневнике: «Господи. Запечатлей уста и изсуши пишущую руку у В. Розанова, глаголящего неправильную хулу… Пресвятая Богородице, спаси нас! – Господи, защити Церковь Твою, поносимую от писаки Розанова. Высоко он поднял свою голову против Церкви Твоей! Смири его! Аминь.»
В 1917 г. Розановы переехали из Петрограда в Сергиев Посад и поселились в 3 комнатах дома ректора Свято-Троицкой семинарии (это жильё им подобрал философ о. Павел Флоренский). Перед кончиной Розанов открыто нищенствовал, голодал, в конце 1918 г. обратился со страниц своего «Апокалипсиса» с трагической просьбой: «К читателю, если он друг. — В этот страшный, потрясающий год, от многих лиц, и знакомых, и вовсе неизвестных мне, я получил, по какой-то догадке сердца, помощь и денежную[4], и съестными продуктами. И не могу скрыть, что без таковой помощи я не мог бы, не сумел бы перебыть этот год. <…> За помощь — великая благодарность; и слезы не раз увлажняли глаза и душу. «Кто-то помнит, кто-то думает, кто-то догадался». <…> Устал. Не могу. 2—3 горсти муки, 2—3 горсти крупы, пять круто испеченных яиц может часто спасти день мой. <…> Сохрани, читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни. В. Р. Сергиев Посад, Московск. губ., Красюковка, Полевая ул., дом свящ. Беляева».
Василий Васильевич Розанов умер 5 февраля 1919 г. Похоронили В. Розанова рядом с могилой К. Н. Леонтьева в Черниговском скиту Троице-Сергиевой Лавры.
Младшая дочь Розанова писала: «Перед смертью он причастился, но после сказал: «Дайте мне изображение Иеговы». Его не оказалось. «Тогда дайте мне статую Озириса». Ему подали, и он поклонился Озирису… Буквально всюду эта легенда. Из самых разнородных кружков. И так быстро всё облетело. Испугались, что папа во Христе умер и перед смертью понял Его. И поклонился Ему. <…> Последние дни я, 18-летняя, легко переносила его на руках, как малого ребенка. Он был тих, кроток. Страшная перемена произошла в нём, великий перелом и возрождение. Смерть его была чудная, радостная. Вся смерть его и его предсмертные дни были одна Осанна Христу. Я была с ним всё время и дни его болезни, и в его последние дни. Он говорил: «Как радостно, как хорошо. Отчего вокруг меня такая радость, скажите? Со мной происходят действительно чудеса, а что за чудеса – расскажу потом, когда-нибудь». «Обнимитесь вы все… Поцелуемся во имя воскресшего Христа. Христос воскрес». Он 4 раза по собственному желанию причастился, 1 раз соборовался, 3 раза над ним читали отходную. Во время неё он скончался. Он умер 23 января старого стиля, в среду в 1 час дня. Без всяких мучений…» Соборовал его отец Павел Флоренский.