В память о философах
5 февраля после литургии в соборе в честь Черниговской-Гефсиманской иконы Божией Матери была отслужена панихида по монаху Клименту (Леонтьеву) и Василию Розанову. Днем скит посетила представительная делегация научных работников, принимавших участие в ежегодных чтениях, организуемых в центральной районной библиотеке имени В.В.Розанова.
Тяжкими и противоречивыми представляются нам сейчас духовные искания этих двух философов, чья деятельность пришлась на переломные для жизненных устоев времена. Оба не нашли понимания у современников, и могилы их, расположенные на территории скита, после запустения в лихолетье гонений, оказались найдены лишь в 1991 году.
Константин Николаевич Леонтьев происходил, по материнской линии, из знатного дворянского рода Карабановых. Влияние матери чувствуется в его раннем восприятии церковной жизни. В одном из писем В.В.Розанову, которого Леонтьев считал преемником своих идей, он говорит, что религиозные переживания тогда были обращены к «внешним формам», что, впрочем, часто встречается у детей. Позднее, закончив медицинский факультет Московского университета, военным лекарем поучаствовав в Крымской войне, отслужив на дипломатической почте, к 40 годам он окончательно выбирает стезю религиозно-философского творчества. После перенесенной тяжелой болезни он отправился в паломничество по монастырям, в ходе которого выразил желание исполнить данный им обет и постричься в монахи. Преподобный Амвросий Оптинский, духовным чадом которого стал философ, понял, что Константин Николаевич еще не готов оставить литературу и посоветовал не отрекаться от мира. Незадолго до своей смерти Леонтьев поселился рядом с Оптиной пустынью. В 1891 году он все-таки принял монашеский постриг и преподобным Амвросием был направлен в Троице-Сергиеву Лавру, но не успел присоединиться к братии, так как по приезде в Сергиев Посад заболел воспалением легких и умер. Не найдя понимания и поддержки даже в кругах почвенников и консерваторов, Леонтьев, постриженный в монахи с именем Климент, не успел влиться и в монашескую общину, строгими взглядами которой было пропитано его мировоззрение, резко противопоставленное не только набиравшим ход социалистическим и уж тем более либеральным идеям, но и обыденному консерватизму.
Примечателен заочный спор, который Леонтьев вел с Федором Михайловичем Достоевским, в то время снискавшим большую популярность не только у состоявшихся знатоков литературы, но и среди молодежи. Несмотря на то что оба мыслителя остро чувствовали и предупреждали о том смертном хладе, что уже накрыл Европу и все напористее стучится к нам в двери, Леонтьев нещадно критиковал Достоевского. Философ не принял идеи писателя, назвав их «розовым христианством» (очевидно, по наименованию популярных тогда духов, именовавшихся «розовой водой»).
Здесь наглядно просматривается не только упор на жесткое деление общества по сословному принципу, безусловным идеологом которого был Леонтьев, гордившийся своим дворянским происхождением, или политические взгляды философа, в ответ на внутренние проблемы предлагавшего просто «подморозить Россию». В противовес словам Достоевского о том, что нужно «стать Солнцем» и «воистину всякий пред всеми за всех и за все виноват», Леонтьев, впечатленный строгим уставом монашеской жизни, переживавшей духовный подъем в середине XIX века, сделал весьма спорные заключения. Вот что пишет он в письме В.В.Розанову: «Христианство личное есть, прежде всего, трансцендентный (не земной, загробный) эгоизм. Альтруизм же сам собою приложится. «Страх Божий» (за себя, за свою вечность) есть начало премудрости религиозной».
Порой может показаться, что Леонтьев рассказывает о спасении, замкнутом на себя, в противовес Достоевскому и его идее соборного спасения. Писатель в своих произведениях пытался отделить сам грех, который следует ненавидеть, от человека, которому нужно помочь. В записях же философа можно найти строки, которые обычный читатель может понять, как гнев на все народы, подчиненные греху: «О! как мы ненавидим тебя, современная Европа, за то, что ты погубила у себя самой всё великое, изящное и святое, и уничтожаешь, и у нас, несчастных, столько драгоценного своим заразительным дыханием!»
Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл говорит: «Страх Божий — это сознательное помещение человеком самого себя в систему евангельских ценностей, ценностей Откровения, когда верующий понимает, что выход из этой системы или нарушение этой системы опасно для его жизни. А чем опасно? А тем, чем было опасно грехопадение первых людей. Согрешили люди, и прервался контакт с Богом, человек оказался предоставленным самому себе…Жизнь с Богом — это всегда опора на Божественную силу».
Леонтьев, искавший возможность жить при монастыре и духовно окормлявшийся у святого преподобного Амвросия Оптинского, в силу особенностей философского склада ума порой записывал мысли, которые вряд ли встретили бы понимание у обычного православного человека. В письме к Розанову философ пишет: «Разница между православием и католичеством велика со стороны догмата, канонических отношений, обрядности и со стороны истории развития их, но со стороны церковно-нравственного духа различия очень мало, различие главное здесь в том, что там все ясно, закончено, выработано до сухости, а у нас недосказано, недоделано, уклончиво».
Что касается оценок творчества Достоевского, то Леонтьев часто ссылался на неназванных оптинских монахов, которые «смеялись» над произведениями писателя. А вот Е. Н. Поселянин (Погожев) пишет, что преподобный Амвросий Оптинский, чьим духовным чадом являлся не только он, но и Леонтьев, так сказал о Достоевском после келейной беседы: «Он кающийся». Вряд ли возможно обычному человеку получить более высокую оценку своего духовного состояния.
Тяжкие испытания непониманием идей, которые для творческого человека сильнее, чем житейские невзгоды (перенесенная холера или умственное помешательство супруги), неисполненная мечта вступить на полноценный монашеский путь (последние годы жил он при церковной ограде), – все завершилось в 1891 году, на кладбище Черниговского скита. И наследником своих идей Константин Леонтьев выбрал Василия Розанова, о чем мы узнаем из активной переписки двух философов.
Василий Васильевич Розанов родился 20 апреля 1856 года в городе Ветлуга Костромской губернии. Детство прошло в нужде, в гимназии будущий философ учился плохо – интересно, что потом, сам Розанов, будучи преподавателем, поспособствовал изгнанию из учебного заведения будущего известного писателя Пришвина за неуспеваемость и дерзость. В годы обучения Василий Васильевич был страстно увлечен произведениями Достоевского и затем долгое время считал его «своим» философом. Впоследствии Леонтьев в письмах убеждал Розанова критичнее относиться к творчеству писателя.
Лишь с поступлением в Московский институт Розанов полностью отрекается от властвовавшего тогда над его умом нигилизма и обращается к Богу. Однако чрезвычайная противоречивость творчества и характера позже чуть было не отринет его от Церкви. В своих философских скитаниях, по ходу которых он пытался взглянуть на проблему с разных точек зрения (позже даже печатался и в правых изданиях, и, под псевдонимом, в левых), он вдруг обнаружил необычайную поддержку со стороны Леонтьева, когда тот откликнулся на его книгу «Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского». О самом же творчестве философа, который одним из столпов сохранения государства видел возвышение национальной культуры в противовес машине индустриализации, Розанов, искавший красоту в обыденном, вдруг отзывается так: «Леонтьев встает во всей суровости и серьезности, как защитник юности, молодости, напряженных сил и трепещущих жизнью соков организма. Сказать ли последнее, как защитник вообще космического утра и язычества».
В своем превозношении некоторых аспектов земной жизни Розанов порой доходил до абсурда. Порою это было просто описание в духе властвовавшей им идеи о семье, как о первостепенной жизненной силе: «русские церковные напевы и русская церковная живопись – всё это бесплотно, безженнно, «духовно» в строгом соответствии с общим строем церкви». Но были и безапелляционные заявления: «Из текста Евангелия естественно вытекает только монастырь… Иночество составляет метафизику христианства».
Необычайно плодовитый философ-писатель, издававший одну-две книги почти каждый год, в свойственной ему манере противоречий пытался указать на несоответствие христианского учения и того образа жизни, который вел называвший себя православным люд. В конечном итоге Розанов в одном из последних трудов с большой точностью предугадал те невзгоды и испытания, которые постигнут нашу страну. Правда, изречения увлекшегося превозношением земной жизни философа вызывали крайнее неодобрение не только у монашествующих, но и у мирян. В одной из своих книг Розанов пишет: «Уподобиться мощам, перестать вовсе жить, двигаться, дышать — есть общий и великий идеал Церкви».
До самых последних минут своей жизни философ, вновь тянущийся ко Христу благодаря перенесенной крайней нужде и тяжелой болезни, не смог публично отказаться от своих идей. На смертном одре, прося исповеди, он говорил священнику Павлу Флоренскому: "Нет... Где же вам меня исповедовать... Вы подойдёте ко мне со снисхождением и с "психологией", как к "Розанову"... а этого нельзя. Приведите ко мне простого батюшку, приведите "попика" самого серенького, даже самого плохенького, который и не слыхал о Розанове, а будет исповедовать "грешного раба Божия Василия". Так лучше".
Лихолетье западных идей, с неимоверной силой обрушившихся на Россию, чуть было не стерло с лица земли память о двух философах, предупреждавших о пагубности и опасности отхождения от своих корней. Если Леонтьев с присущей ему непримиримостью безапелляционно отстаивал идеалы монархии и сословного общества, то Розанов, увлеченной темой семьи, мелочей быта, уподоблял весь русский народ женщине, которая привыкла спасать всякую живность и благодаря своей идеализированности в полном бездушия машинном западном социализме разглядела ведомые лишь ей черты всеобщего блага.
В наше время наследие двух философов находит своих критиков и почитателей. Идеи Леонтьева и Розанова о противопоставленном Европе пути России, актуальные и по сей день, воспринимаются прошедшей через горнила безверия публикой с иной точки зрения, нежели теми, кому предреволюционный быт со всеми его бесчинствами казался простым и обыденным.
Могилы Леонтьева и Розанова удалось отыскать лишь в 1991 году благодаря точному описанию места в дневниках Пришвина, который ходил на скитское кладбище со своей женой и старшей дочерью Розанова незадолго до полного его запустения.
Какими бы ни были умозаключения философов, истолкование трудов которых вызывает столь много противоречий и разнообразных оценок, важно, что в последние минуты жизни они успели исповедоваться, причаститься, а останки их погребены близ собора, где мирно почивают мощи основателя Пещерного отделения при Гефсиманском ските, блаженного схимонаха Филиппа, своими подвигами могшего послужить живым примером одного из поучений преподобного Антония Оптинского: «Где просто – там ангелов со сто».